Свердловск, улица Малышева 1989 год, лето
Поэта Ерёменко в Свердловске любили. Звали попросту — Ерёма, величали шутя «солнцем русской поэзии». И Ерёменко приезжать в Свердловск любил. Селился у Жени Касимова. В доме Касимовых, от множества друзей, дверь и так не закрывалась. А уж когда являлся Ерёма... вовсе начинался долгий праздник. Понятно, что в первый же вечер, по приезду московского гостя, к Касимову набежала толпа. Вечеринка, перешла в ночные посиделки. Замечу, совершенно безалкогольные. 1989-й — строгий год к любителям бухнуть. Во время не озаботились, значит пьём только чай.
В компании поэтов, прозаиков, прочих словесников, затесался бард Геннадий Перевалов. Человек в Свердловске известный, можно сказать, звезда. Имелась в переваловском репертуаре она необычная песенка. У Ерёменко Гена взял стихотворение «Брейгель», у Ваксмана Леонида мелодию в стиле средних веков – песенка сложилась. Гену просили ту песенку спеть, порадовать нас и автора. Однако Гена отказывался, то бранил хозяйскую гитару, то говорил, мол, н-н-настроения нет. Думаю, он просто ревновал. Артист же. Ему же требуется общее внимание, а тут внимание всё к заезжему поэту. Сколь не уговаривали, петь Гена не желал.
А ночные беседы сплетались своим чередом. Об искусстве, литературе, поэзии — о важном. Едва ли я тогда понимала хоть половину — мужчины, такие умные. Но я слушала. Перетекала от одной группы к другой, зависала в кухне, на лоджии плюхалась на полосатый половик. Сегодня вспомнить бы те разговоры, пересказать – увы...
Ночь проходит, начинается рассвет. Все идеи проговоренны, оспоренны, приняты. Опьянение от бессонницы и язык вяжет от слов, от бессчетно выпитого чая. Вся кухня в молочном тумане сигаретного дыма, сквозь него проникает первый, нежнейший свет наступающего утра. Размыты, еле читаются линии вещей, силуэты, лица. Лёгкая голова, счастливая опустошенность, кажется лучшее не возможно. Но тем сильнее просит душа последнего прекрасного. И на Гену Перевалова наседают всерьёз.
Хорошо – согласился Гена – спою, но сначала п-п-покурить.
А сигарет уже ни у кого. – Э-эх! – Витя Смирнов махнул рукой, шагнул в прихожую. Принёс из кармана пиджака пачку с последней, заначеной сигареткой. Перевалов закурил.
Почуяв запах табака, народ подтянулся на кухню.
– А что, у кого-то осталось?
– Не... это последняя, для Перевалова. Сейчас докурит и споёт. Перевалов курил неторопливо, со вкусом. Наконец загасил окурок, глянул на подсунутую гитару и сообщил собравшимся:
– Я не де-де-дешёвка. За с-сигарету петь не б-б-буду.
М-да, не стал нам Гена петь. Только никто на него не обиделся. Лишь немного растерялись. Обижаться, огорчаться – зачем таким чудесным утром?
А дальше, ребята собрались и отправились во главе с Ерёменко, пешком, на вокзал, в буфет, покупать сигареты (всего-то пять остановок). И я,некурящая, двинула с ними —
весело же! Первые троллейбусы пошли, когда мы возвращались. На подходе к касимовскому дому, немного не дойдя до перекрёстка, Ерёменко увидел открытый канализационный люк без крышки (тем летом по ночам, загадочно пропадали крышки люков). Поэт и толпа остановились.
А ведь кто-то может не увидеть, упасть в дыру — встревожился Ерёма. И прибавил,огорчённый собственной трезвостью: — Особенно если пьяным пойдёт. Мы не можем уйти отсюда, оставить. Все задумались, пытаясь решить нежданную проблему. Тупили немножко с недосыпу. Но тут увидали у подъезда учреждения здоровую, крашенную под серебро, чугунную урну. Двое парней волоком (тяжелая) дотащили, уронили поперёк. Как же я хохотала наблюдая эту сцену. Мужчины такие смешные.
Жаль конечно, что Гена не спел в то утро, хотя может иначе, оно бы не запомнилось. Сколько лет-то прошло с тех пор? Ох, неужто больше тридцати...?
Недавно в городе выпал снег, потом растаял, а накануне, резко включили зиму. По замёрзшей улице спешу из «Домика» домой. Возвращаюсь с Вечера памяти поэта Виктора Смирнова. Прячу нос от холода в рыжую овчину капюшона, осторожно обхожу блестящие на тротуаре наледи. А прокатиться бы сейчас по ледяному отражению городских огней. Сквозь время скользнуть на минутку, в ту свердловскую кухню. Зачерпнуть пригоршню рассветного, прокуренного, заговоренного воздуха. Вручить себе молодой, смешливой, глупой:
Храни всегда при себе, дурочка. Оберегом, на удачу, на счастье, на память. На долгую, светлую память.
Примечание для тех, кто дочитал:
1. Бард Геннадий Перевалов, говорил, немного заикаясь. И это лишь добавляло шарма. Пел нормально
2. «Домик» — Дом писателя на Пушкина
3. Не представляю, кто, зачем те крышки с люков собирал? В металлолом? Или бродил ночами безумный чернокнижник, выпускал демонов из подземных дыр. Времена-то приближались новые, зыбкие...
https://yadi.sk/d/v2Vg7DNWaYB25g